* * *
Где летаешь ты, моя бабочка?
Может быть, над улицей Барочной?
Или над Большой Разночинной,
Где мой плач — и тот без причины.
Где мой смех внезапен как обморок.
И кустом заснеженным облако
И невидимые качели
Дирижируют днями недели.
* * *
Эти улицы — вещие строки
Упоительней чаши вина.
Предназначена для одиноких
Петроградская сторона.
Ты идешь и идешь, и не знаешь,
Где начало берет тратуар.
Неуклюжие вздохи трамвая,
Теснота для влюбленных пар.
Здесь томится душа всех разрывов,
Что не вытравить малярам.
И строители неучтиво
Эту истину штопают в хлам.
Здесь повсюду скребется старость
И дворов колдовская тишь.
В утешенье — святая малось —
Чудо башен и ветхих крыш.
Разночинная, д. 16
Мой двор, как старик на прогулке,
беспомощно-важен,
Как будто в газету, уткнулся в осеннее небо,
И словно магнит, притянул голубей
черствым
хлебом.
Но рупором стены глухие вдруг выкрикнут:
«Саша!»
И имя мое до меня донесется как птица,
И я вдруг проснусь
в совершенно
другом измеренье,
И вспомню, что двор этот мертв.
Эти зыбкие стены,
И голуби эти, и люки, и окна — все снится.
Но как же бывает охота в жилетку той крыши
Дождями поплакаться
и
рассмеяться вдруг весело.
И чувство, как будто в душе
на
привычном месте
Любви не находишь, той, прежней своей
возвышенной…
Август 98-го
Плывет Петербург — Титаник,
Плывет по Неве.
Плывет мимо зыбких зданий,
Невидимых мне.
А рядом правители в шлюпках
К заливу гребут.
В парче и атласных юбках —
Все жены их тут.
Поверю теперь едва ли,
Сквозь ветер семнадцати дней
Как наперебой вдыхали
Штиль улиц тех и площадей.
Как будто мы были другими.
А ныне — одна, один.
И дали мы Августу имя —
Метафизический сын.
И стал он последней каплей —
Лишь ножку поставит одну
На палубу эту проктятую —
И все полетит ко дну.
А может быть, он подхватит,
На крыльях своих унесет.
И кинемся небу в объятья
Как матери через пятьсот
Иль тысячу лет скитаний.
И вспомнится как во сне —
Плывет Петербург — Титаник,
Плывет по Неве.